Одной из первых в Александровский зал (вчера он был выбран залом ожидания, здесь накрыли столы для фуршета, а залом заседания Общественной палаты был выбран Георгиевский) вошла певица Алла Пугачева. Она отказалась разговаривать с журналистами, сославшись на то, что ей необходимо побыть одной.

Вопрос, стоило ли для этого приходить на заседание Общественной палаты, певице никто не задал: таким людям в нашей стране верят на слово.

Она, впрочем, так одна ни на минуту и не осталась, пишет Андрей Колесников в "Коммерсанте". К ней начали подходить восторженные поклонницы ее таланта из числа членов Общественной палаты, представляющих отдаленные субъекты федерации (в основном Башкирию и Удмуртию). Оказав Алле Пугачевой восторженный прием, в котором она в этот момент, кажется, нуждалась, члены Общественной палаты отошли обменяться впечатлениями.

– Я тебе говорила: не зря приехали! – громко радовалась одна дама. – А как ты думаешь, Евгений Петросян придет? – с надеждой спрашивала ее коллега.

– Что-то я его в списках не видела,– озабоченно отвечала ей подружка. Лично я не был уверен, что она видела окончательный список. Потом к Алле Пугачевой подошел глава холдинга "Интеррос" Владимир Потанин. И уже только потом рискнул подойти я. Алла Пугачева говорила о том, что она пришла в Общественную палату, чтобы помочь обыкновенным людям, неимущим и сиротам, а также заключенным, которые содержатся в ужасных условиях.

– Я хочу стать голосом этих людей,– сказала Алла Пугачева.– Я глубоко не полезу. Мне нет смысла идти в комиссию по культуре. Я так долго была организатором, что хочу побыть исполнителем.

Странно было слышать от Аллы Пугачевой, что она хочет побыть исполнителем. Дорогие россияне знают ее прежде всего именно в этом качестве.

– Общественная палата,– продолжила Алла Пугачева,– это такой добрый кулачок, который обязан пропихивать хорошие дела... Я не верил своим ушам. Великая певица, удержавшаяся от соблазнов опасной близости с властью даже в суровое советское время, теперь говорила про добрый кулачок, которым она собиралась что-то там куда-то пропихивать.

– Я, может быть, в розовых очках пришла. Надеюсь, мне их тут разобьют,– продолжила она, словно услышав эти мысли. Готов, впрочем, поклясться, что в этот момент на ней не было никаких розовых очков.

– Надо увеличивать пенсии,– сказала она.– Пенсионеры этого заслуживают.

– А вы знаете, что их увеличивают по нескольку раз в год? – спросил я.

– Это не повышение! – возмущенно сказала она.– Надо повысить до 15-20 тысяч!

– До 15 или до 20? – уточнил я. – До 20,– после раздумья ответила она.

– Да, до 20! До 25! До 30! Я, в конце концов, для себя стараюсь.

Она застенчиво потупила голову. Надо было, конечно, сказать что-то обнадеживающее. Но я не успел.

– Я видела Клавдию Ивановну Шульженко, которая умерла в нищете,– опередила она.– Я буду помогать таким людям.

– Когда вы говорили о помощи заключенным, вы не Михаила Ходорковского имели в виду? – для протокола спросил я.

– Я очень хорошо отношусь к Михаилу Ходорковскому,– ответила Алла Пугачева,– он человек с головой, мне помогал, в том числе материально. Не знаю, что там случилось, в чем его обвиняют. Но я говорила не только о нем.

Я спросил, сразу ли она согласилась с предложением войти в Общественную палату.

– Нет, не сразу. Я очень долго думала. Я ведь знала, что вы будете подходить ко мне и спрашивать, зачем я это сделала.

Но она так и не ответила, зачем она это сделала. К ней снова подошли поклонники и поклонницы, и она не отошла от них ни на шаг. На самом деле они ведь действительно позволили ей побыть одной в этом зале.