Он вышел на эстраду 20 лет назад и доказал, что поп-музыка может быть качественной и даже интеллектуальной. Романтический имидж никуда не делся, хотя Агутин с момента дебюта заматерел. Пока желтая пресса пишет о проблемах в его семье, Леонид с супругой воспитывает дочку, готовит новые проекты и размышляет о судьбе России.

– В прошлом году в одном из ваших интервью я прочитал, что вы давно живете в Америке, а в Россию приезжаете только на концерты. Это правда?

– Нет, совершенно не соответствует действительности, - говорит «Собеседнику» певец. - Это у нас журналистика такая, что того интервью я мог вообще не давать. Хотя мы и впрямь часто бываем в Америке – у меня там много творческих контактов, в основном на восточном побережье. С голливудской жизнью незнаком, на западном побережье бываю редко, только в случае концертов для русской диаспоры в Лос-Анджелесе. В Нью-Йорке и Майами я сотрудничаю со многими музыкантами, часто записываюсь на студии Hit Factory… Последняя пластинка там была записана, не говоря уже обо всех моих западных проектах.

Ну, и как-то получилось, что вся семья в Майами – отец Анжелики Юрий Варум, ее брат, дочка наша, бабушка. Началось с того, что приехали погостить – а уехать не смогли, потому что Юрию понадобилась срочная операция и он вынужден был остаться на долгий срок. И потом вовсе не захотел уезжать, потому что в России ему не помогли, а там помогли. Он понял, что не может обходиться без тамошнего медицинского обслуживания, которое позволяет ему жить.

Наша дочка Лиза тоже там, потому что мы постоянно на гастролях, и она общается с теми, с кем привыкла – с дедом, родственниками, братьями-сестрами. Когда у нее возраст подходил к школе, нужно было принимать решение, где ей учиться. Был вариант с частной школой в России за 150 тысяч долларов – интересно, чему они учат за такие деньги? У меня мама учительница, она могла дома все это дать Лизе, но я против домашнего образования: бабушка есть бабушка, это расслабляет ребенка – она думает, что это бабушка играет в учительницу. Отдавать здесь в обычную школу, где в нее все будут тыкать пальцем, тоже не хотелось. Поэтому мы отдали ее в Майами в американскую школу – это практически ничего не стоит, и там нормальная атмосфера. Таким образом, семья живет в Майами, и мы вынуждены там регулярно бывать – на родительских собраниях, например. За Лизой не надо присматривать каждую секунду, но все-таки хочется быть рядом с ней. Лучшее время в Майами – с октября по апрель, когда здесь зима. Летом там невыносимо жарко.

– Многие звезды, у которых тоже там есть квартиры, здесь зарабатывают, а в Майами отдыхают.

– Я оброс музыкальными знакомствами и там практически не отдыхаю. Провожу время с ребенком и на студии – сочиняю, пишу. Если у меня рождается песня или заказывают музыку для какого-то российского кино, я прямо в Майами все это и записываю. Там же можно пригласить музыкантов, чтобы прописать какие-то партии. То есть мне для этого не нужно ждать возвращения в Москву.

У Анжелики уникальный голос

– В последнее время некоторые номера в исполнении Анжелики удивляют. Все привыкли к ее репертуару девочки-припевочки с высоким голосом – а тут песня «Если он уйдет», в которой раскрывается ее потенциал как одной из самых интересных вокалисток страны. Почему она так редко проявляет себя с этой стороны?

– А не в каждой программе споешь песню «Если он уйдет». Анжелику не хотят воспринимать другой – хотят, чтобы она делала то, к чему все привыкли. Полностью отжать этот имидж, окончательно всем надоесть – а там потом другие появятся. Все новое, что готовит Анжелика, проталкивается с большим трудом и с большой болью, хотя я считаю, что ничего подобного у нас никто не делает. Она зрелый музыкант, у нее великолепные новые песни, она прекрасно владеет своим голосом – вплоть до того, что, когда я пишу для мультфильмов, она записывает любой бэк-вокал: смешными голосами, детскими, взрослыми – она может петь как угодно. У нее абсолютный слух, великолепная музыкальная память, она может спеть любое сочетание нот, даже нелогичное. Запомнить его и чисто исполнить.

Но у нас же считается, что если человек поет громко – значит, он поет хорошо. А когда поют субтоново, тихо, то у него вроде как и голоса нет. Хотя очень многие люди, способные петь громко, вообще не умеют петь субтоном, проникновенно, не как бы от души, а на самом деле от нее. Анжелика это умеет и громко тоже умеет. Вообще удивительно, откуда в этом маленьком человеке берется такой голос. Мне немножко обидно, что в нашей семье в первую очередь воспринимают как музыканта меня, а она на заднем плане. Если бы у меня был такой слух, как у нее, я бы землю перевернул.

– Музыкальные эксперименты у нас мало кому интересны.

– Есть объективные вещи. Тут надо найти достаточное количество поводов представить новые песни. Активная часть аудитории – в основном молодежь, у которой свои кумиры. Если ты на вершине молодежной популярности и у тебя несколько хитов – тебя везде берут, крутят, можно новые песни показывать. Если же ты уверенно находишься в своей ячейке – тебя достают тогда, когда ты нужен. Меня, например, – когда нужен «Босоногий мальчик» или «Хоп-хей-ла-ла-лэй». Новое пробить очень сложно. Мы с Володей Пресняковым песню «Аэропорты» год пихали всюду: сжали зубы и как идиоты ходили на все съемки, на какие можно и нельзя. Мы, преодолевая стыд, выступали на сельскохозяйственном юбилее и пели «Аэропорты». Прошло два года промоушена этой песни – и теперь она вызывает в залах взрыв, люди ликуют, а программные директора говорят: ну, это же шлягер, понятно. Это сейчас понятно! А сначала ее не брали на радио, говорили, что сложно, это не поймут. А теперь меня на радио просят вместо новых песен принести что-то похожее на «Аэропорты».

Увы, две-три радиостанции воспитывают целое поколение людей, которые слушают, что дают. Станций должно быть гораздо больше и на любой вкус. Где радиостанции для взрослых людей, которые просто хотят послушать хорошие песни? Вот сидят на даче люди от 30 до 45, они хотят услышать что-то из Pink Floyd, потом старую песню Пугачевой, потом Агутина с Ди Меолой, Шахрина и так далее. Вот мой формат, где я бы мог быть представлен. Но таких станций минимум.

– Судя по прессе, люди хотят не только слушать старую музыку, но и читать старые новости. Про вас лет десять регулярно пишут две вещи – о проблемах с алкоголем и о том, что вы с Анжеликой наконец разводитесь.

– Если верить прессе по поводу алкоголя, непонятно, как я жив до сих пор – должен был давно сдохнуть. Позавчера набрал в Интернете «Агутин новости»: прочитал, что полтора года назад я в Юрмале подрался с музыкантом, а два года назад – с кем-то напился. Вот и все новости мои: напился и подрался. Больше ничего у меня, видимо, не происходит. Непонятно одно: как я еще не умер от пьянства и не погиб в бою. А о том, что я еще и музыкой занимаюсь, эти новости вообще умалчивают.

Мы с Анжеликой шутим, что надо помереть, чтобы послушали новые песни. Записанная перед смертью пластинка продастся на ура. Но у меня столько планов, что невозможно перед каждой пластинкой умирать. А что еще делать, не очень понятно: специально эпатировать публику? Как-то глупо уже. Понятно, что шоубизнес – искусство молодых, но то, чем мы занимаемся, уже не называется шоубизнесом. Этот вид искусства у нас занимает довольно маленькое пространство – существенно меньшее, чем в мире. За границей в музыкальных магазинах поп-музыка взрослых людей занимает половину полок – Simply Red, Стинг, Jamiroquai и так далее. У нас же три основных направления – попса, эстрада и бардовский рок. Податься особо некуда. Не идти же на «Нашествие», чтобы все засмеялись и сказали: пошел отсюда, попсовик несчастный. Живьем выступать негде: поп-музыка выступает под фонограмму, на рок-фестивали мы не проходим по формату. Где выступать нам, которые конкретно не относятся ни к одному из течений? При этом после каждого сольного концерта подходят люди: господи, мы не ожидали, такой уровень, такой оркестр, такое звучание, какие вы молодцы!

В России привыкли к барину

– Даже находясь в Майами, вы погружены в музыку. А за российской политикой следите?

– Мы взрослые люди, нам не может это не быть интересно и важно. Я увлекаюсь историей, много читаю и, как мне казалось, разбираюсь в том числе в новейшей истории нашей страны. Тем более сам присутствовал при последних двадцати годах Советского Союза, а теперь выясняется, что ничего в происходящем не понимал. Все геополитические сдвиги воспринимались как должное, и куда больше меня интересовали общага, институт, песни, пляски и так далее. Не было ни семьи, ни детей, и было все равно, что дальше произойдет. Я был ничем не скован, у меня не было никакого багажа и ответственности. Сейчас, конечно, мы гораздо сильнее переживаем, спорим с женой по поводу политики постоянно.

– Соглашаетесь ли участвовать в предвыборных концертах?

– Последний раз соглашались в 1996 году, когда я принимал участие в туре «Голосуй или проиграешь». Тогда это был принципиальный вопрос: моя профессия подразумевает наличие некоторых свобод, например отсутствие худсоветов. Соответственно я был против того, чтобы мы возвращались в социализм, и отстаивал новые демократические взгляды. Это было сделано совершенно искренне и практически бесплатно. Я тогда нужен был политике, потому что нес некую революционность в подходе к поп-музыке.

Другое дело, что получилось в результате этой революции, какое количество людей оказались за бортом. К сожалению, это неизбежно, ведь революции – это не просто когда власть переходит от одних людей к другим. Ситуацию, что кто-то развалил Советский Союз, нужно рассматривать глубже, желательно с 1917 года, когда появилась эта система, к 1991-му доказавшая свою полную нежизнеспособность. В общем, в 1996-м случилась небольшая война, в которой пришлось принять участие. После этого я не помню себя задействованным в каких-то политических мероприятиях.

– Однако то, против чего вы боролись в 1996-м, спустя десять лет вернулось само собой.

– В этом есть какая-то неизбежность. На Земле состояние трагедии постоянно сменяется состоянием неразберихи. Знаете, когда есть рана, она то ноет, то отпускает. Так и здесь. Как будто внутри организма существует какая-то болезнь, которую нельзя лечить мазями. Нужны более серьезные средства. Но до этого лечения никогда не доходят руки, никто не обращается к настоящему врачу, а все время занимается какой-то народной медициной.

Если смотреть историю, мы в России никогда не были абсолютно счастливы. Никогда. То под кем-то, то поляки, то Романовы, то ценой огромных жертв построили некую империю по западному образцу – и тут же конфликт между теми, кто хочет жить в Святой Руси, и теми, кого уст­раивает западная цивилизация. Всю жизнь страну тянут в разные стороны. Это происходит до сих пор, и сложно что-то поделать.

Самодержавие рухнуло потому, что перестало устраивать абсолютно всех. Попытка построить буржуазную республику тоже быстро доказала свою несостоятельность. Ужас продразверстки, классовой ненависти к новой экономической политике. В результате Сталин построил настоящую империю – наподобие романовской, но она могла существовать только при условии полного тоталитаризма.

Стоило Хрущеву начать совершенно искренне и романтично строить коммунизм, как все это на хрен начало проседать и распадаться. И сейчас нам нечего восстанавливать: мы должны построить какой-то строй, при котором никогда не жили. В нашей стране у людей нет опыта жить при чем-то вроде гласности, демократии и частной собственности. У нас нет генетической привычки к свободе, мы привыкли, что есть хозяин, барин, и надо ему верно служить. Мы не очень понимаем, что каждый на своем месте отвечает за страну – эту ответственность мы охотно перекладываем на вождя.

– Но когда власть откровенно дает понять, что ей на народ наплевать, сложно ощущать ответственность за страну.

– Во властных структурах много циников, которые откровенно пытаются заработать свое – они тоже считают, что в этой стране никогда ничего не будет. Это наследие советской эпохи: коммунисты сами не верили в свои лозунги, их дети не верят в свои.

– А еще имперское мышление: главное, чтобы нас боялись, а как собственный народ при этом живет – второстепенно.

– Большинство населения с детства привыкли жить в державе, которую весь мир уважает. Поэтому принято гордиться глобальными успехами, иногда даже вымышленными, а не начинать с собственного двора. Если зайти в любую квартиру – везде довольно чистенько, прибрано и на столе есть покушать. А в подъезде можно и мусор на пол бросить. Когда у меня спрашивают, для кого я делаю такую «сложную» музыку, я говорю: «Вот у тебя сестра есть? Она дура?» Нет, отвечает, замечательная девушка, умница, и родители образованные. Почему же, если тебя окружают нормальные достойные люди, остальных принято считать страной дураков?

Много раз разочаровывался в профессии

– У вас никогда не было разочарования в профессии музыканта?

– (После паузы.) В общем, много раз было… Мне даже иногда кажется, что я этим занимаюсь просто потому, что больше ничего не умею. Наш бизнес не очень рентабелен: если бы я снимал все клипы, которые хочу, у меня не осталось бы средств к существованию. Но эти мысли уходят из головы сразу после первого хорошего живого концерта. Когда последние пять-шесть песен зрители аплодируют стоя, я понимаю, что всё не зря, что я занимаюсь своим делом.

– Представьте себе 20-летнего юношу, который хочет заниматься музыкой. Что ему делать: ждать, пока его музыку услышат, или пробиваться через конкурсы, «Фабрики звезд»?

– Многое зависит от времени, в котором он живет, и от того, что собой представляет. Но если человек интересен и многогранен, он тем или иным способом пробьется и найдет в себе силы удержаться на волне. Главное правило – звездами не становятся неталантливые люди. Иногда у продюсеров на фоне какого-то успеха вырастают крылья, и они начинают уверять, что могут раскрутить кого угодно. Это неправда. Почему продюсер группы «Тату» не сделал еще одну популярную группу? Все, кого мы видим в топе – это талантливые люди. Смотрите: шансон поют миллион артистов. Известных из них – семь человек, на которых ходят зрители. Нельзя продержаться на одной песне и миллионе ротаций. Быстрая интернет-популярность забывается через месяц. А настоящий талант интересен всегда.