Илья Резник: В смысле творчества я - «запойный»
Недавно Илья Резник переехал с женой Ириной в новый дом на Рублевке и подготовил к выходу книгу посвящений коллегам «Две звезды и другие созвездия».
- Хороший дом, Илья Рахмиэлевич, поздравляем. - Хорошо-то хорошо, да ничего хорошего, - процитировал Резник свои же стихи.
- Дом не наш. Мы с Ириной его арендуем. Но слава богу, что его хозяин,
оказавшись поклонником моего творчества, вошел в положение - у меня случился
финансовый кризис, и сдал нам жилье по цене, вдвое ниже запланированной им. Я же
не гастролер, у меня концертов нет, а у меня 26 человек, которых я содержу,
плачу зарплату. Пришлось продать шикарную большую квартиру в центре и купить
маленькую в новостройке на окраине. Она пока стоит пустая, в бетоне. - Сгорели, как у всех нормальных советских людей в 1998 году. А тех выплат, что сейчас получаю по авторским правам, хватает только на бензин для машины. И на вашу газету. - Много пропало? - Все. Все, заработанное за всю жизнь. Тогда ведь ничего особенного купить нельзя было. Вот люди и клали на книжку. Сейчас думаю: хорошо, что не все откладывал. Приличную часть прогулять успел. - Девушки, рестораны? - Первое - нет, а с ресторанами угадал. Давал завтраки в ресторане «Пекин».
Приглашал по сто человек. Приходили друзья, знакомые, незнакомые люди. Всегда
считал, что человек должен быть накормлен. Я же блокадник. Помню, как мы в
детском садике прятались под стол при бомбежке и как крошки хлеба искал в снегу,
когда бабушка меня домой вела. Бабушка и дедушка - самые дорогие для меня люди.
Все, что осталось от них, - вон та гравюра на стене. Двух девственниц преследует
амурчик. Маленький, симпатичный, но скоро они не будут девственницами. - Я родился в простой семье политэмигрантов-интернационалистов. Мои бабушка и
дедушка со стороны отца - Рахмиэль Самуилович и Рива Гершевна в 1934 году
приехали в Союз из Дании, из Копенгагена. Решили обосноваться в Стране
восходящего коммунизма. Привезли в Питер моего отца Леопольда и его сестру Иду.
Правда, тетя Ида быстренько сообразила, куда она приехала, что это за страна на
самом деле, и вернулась обратно. В Дании дед с бабушкой все бросили, в том числе и шестикомнатную квартиру. А
в Питере два года мыкались по углам, пока не добились приема у Сергея Мироновича
Кирова, и он выделил им комнату в коммуналке на улице Восстания. Вскоре мой папа
женился на моей матери. В 38-м родился я. Потом началась война, и папа умер от
ранений, а моя мать второй раз вышла замуж, меня бросила, переехала жить в
другой город. Остался я с бабушкой и дедушкой. Людьми они были простыми: дед
работал обувщиком на дому. Поэтому к нам постоянно приходили финансовые
инспекторы - проводили обыски, несколько раз арестовывали имущество. - В Копенгаген я попал в 1976 году. Тетя Ида давно мечтала со мной встретиться, но советских в Данию особенно не выпускали. Тогда она уговорила своего очень близкого друга - знаменитого художника-карикатуриста, члена Коммунистической партии Дании Херлуфа Бидструпа - пойти и попросить их генсека написать письмо в Ленинградский обком партии с просьбой выпустить меня за границу. Мы потом встречались с Бидструпом в копенгагенском обкоме и пили пиво с сосисками в приемной их генсека. Я пил и думал, возможно ли такое в приемной Леонида Ильича Брежнева.
- Мысли об иммиграции в тот момент не появились? - Никогда не появлялись. Мы в начале голодных 1990-х уезжали со спектаклем
«Распутин» на гастроли в Соединенные Штаты, и я задержался там на два года. Эти
гастроли - самый страшный период в моей жизни. Продюсер нас бросил. Нужно было
кормить труппу, и я начал писать для наших эмигрантов. Кстати, от, так сказать,
нужды родились песня «Кабриолет» и еще 17 песен для Любы Успенской. Потом ее
бывший директор Игорь Орлов рассказал: «Илюша, вот этими руками я Успенской
выплатил несколько миллионов долларов только за один твой «Кабриолет». А я на
отличной песне не заработал ни копейки... Так как в 90-х годах авторское право
защищало уже не государство, а РАО. Да и работает Успенская в таких местах, в
которых рапортички не заполняются. - Именно из-за этого вы больше с ними не сотрудничаете? - У Аллы сейчас свои проекты... Она столько записала песен, ей больше ничего
не надо. Только я ей 57 песен написал. Да и ушла она уже со сцены. Сделала такую
глупость... А у меня свои грандиозные планы. - Ерунда. Во-первых, мы с сыном жили у нее всего четыре месяца. Она пела то, что я сочинял, а не то, что с ней происходило. Хотя иногда совпадало. Например песня «Три счастливых дня». Она тогда ездила в Париж на три дня, и я написал для нее эту песню. Она ее, правда, долго не хотела петь. - Примадонна говорила, что все песни вы писали за пять минут. - В смысле творчества я - «запойный». Вызываю гнев поэтов, которые сидят над
одним стихотворением два месяца. Чиркают, чиркают, пока не дойдут до сути или до
фразы. И выставляют напоказ свои черновики: вот, мол, какие они работяги и
сколько же они трудятся, прежде чем найти строчку «Солнце встало на опушке...».
Я так не могу. Стихи надо «выдыхать». У меня мышление ясное, и поэтому я прихожу
к конечному результату быстро. - Что вы?! Очень люблю Марину Цветаеву, Анну Ахматову, Александра Блока. Но
не всех понимаю. Как-то у меня дома, еще в Ленинграде, был Иосиф Бродский, я
тогда на последнем курсе театрального учился. Его привел Сережа Довлатов.
Позвонил по телефону и спросил: «У тебя комната свободна, бабушки нет? Тогда мы
сейчас к тебе с одним отличным поэтом придем выпить». Я поставил стол на
балкончике, где у нас помидоры росли. Достал бутылку красного вина, хлеб.
Пришли. Бродский даже не поздоровался, сразу зашел в комнату и начал
рассматривать картины. Они у нас по всем стенам висели - мне дарили театральные
художники и ребята из художественного училища, с которыми я дружил. Встал, руки
скрестил: «Го...но, го...но, го...но». Замер перед очень красивой работой
главного художника Ленинградского академического Малого оперного театра Михаила
Щеглова. Задумался и сказал: «Да и это тоже го...но». На балкончике выпили по
стакану, и Иосиф начал читать потрясающую поэму. С такой экспрессией. Я ничего в
ней не понял. Помню лишь, что изо рта у него на помидоры брызги летели. Я
спокойно отношусь к его поэзии. Бродский - поэт мозговой, а я пушкинист. - Эстрада закончилась, когда начался шоу-бизнес и появилось странное слово - «формат». В него вписываются те, кто умеет ловко подпрыгивать на сцене и вовремя открывать под фонограмму рот. Думаю, если бы я сейчас принес на какой-нибудь музыкальный телерадиоканал свои песни «Старинные часы», «Маэстро», то мне бы сказали: «Неформат» - и послали куда подальше. - Вы много путешествуете. Расскажите, куда любите ездить на отдых? Где загорали в последний раз? - Очень любим Дубай. Мы с женой летим туда при первой возможности. Ходим в
SPA, много плаваем. Пока я проплываю километр, Ира успевает два. Она у меня
очень подготовленная, мастер спорта по легкой атлетике - бегала 1500 метров.
Кстати, я считаю, что ежедневное совместное плавание в бассейне - один из
секретов семейного счастья. Последний раз в Дубае я проходил реабилитацию после сердечного приступа.
Спасибо Ире, поставила меня на ноги. - Если вас успокоит, то могу сказать, что рейтинг у них падает. Не помог даже новогодний сюжет с поющими частушки Дмитрием Медведевым и Владимиром Путиным. Вижу у вас на руке часы от Президента России, от кого из них? - Эти часы от Владимира Путина - мой оберег, самый дорогой подарок в жизни. Он надел мне их во время поездки в Чечню в 2000 году. Там было еще очень напряженно. На аэродроме в Ханкале проходил мой концерт. За эту поездку он мне подарил еще и именной спецназовский нож-скорпион. Многие известные артисты тогда ехать отказались. Парочка звезд сказались больными, когда мы уже встречались в аэропорту, и не полетели. Так вот, без часов я из дома не выхожу. Когда забываю, обязательно случается либо авария, либо другая неприятность, даже заболеть могу. «ЭГ» |