Мы продолжаем беседу с Ириной Богушевской в преддверии ее большого концерта 14 марта во МХАТе им. Горького. Пожалуй, никогда ранее Ирина не была столь откровенна.

Начало беседы читайте здесь: Ирина Богушевская (ч.1): О многом я еще не готова говорить!

- Хочу спросить про ту история, которую не обошла вниманием желтая пресса, про некую фанатку, которая жила у вас тут буквально перед дверью чуть ли не на коврике...

- Это не здесь! Это было в моей старой квартире!

- Это реальная история?

- Да, к сожалению. Это реальная история. У меня здесь свои тоже есть пациенты уже. Но на ковриках они не живут, к счастью.

- А с какой целью она это делала, я не очень понимаю.

- Она была уверена, что мы созданы друг для друга, только я этого пока еще не понимаю, и нужно мне это доказать.

- Лесбиянка?

- О да. Нет, не буду я об этом говорить...

- Почему? Как раз самое интересное!

- Но вы же не из желтой прессы все-таки! Нет, я не могу это сказать. В общем, она очень похожа на одну очень известную певицу. Очень. Просто практически одно лицо. Короче говоря, история была такая, что всякими правдами и неправдами... Как она попала ко мне в дом? Я искала няню для своего сына Темы, и она была одной из кандидатур, и так она ко мне домой попала. И она нам понравилась, потому что она была на каком-то этапе достаточно веселым смешным человеком. Пока не началось. А потом, когда началось, я стала пытаться с ней расстаться, и это было сделать совершенно невозможно, потому что у человека просто нет тормозов и все. Это на самом деле реально опасно, потому что, если есть небольшие психические подвижки, это все может иметь какие-то непредсказуемые последствия. И пару раз мне просто становилось страшно, потому что она физически здоровая такая.

Короче, однажды она допекла меня до такого состояния, что я открыла дверь и сказала: «Немедленно убирайся! Сейчас же! Не хочу больше не видеть, не слышать. До свидания, все!» И потом, когда я вышла из дома, я увидела, что она так и просидела тут всю ночь, в общем. Конечно, это просто какой-то караул. Я потом сказала, что нужно срочно переезжать. И переехала, запутала следы окончательно.

С тех пор мы никогда больше не выступаем в ЦДХ, где можно зайти в гримерку прямо с первого этажа. Все говорят: «Почему вы перестали выступать в ЦДХ?» Мы говорим, что как-то переросли этот формат. На самом деле там просто плохо охраняемая гримерка. Вот была такая история.

- Продолжая тему желтой прессы, в одном из ваших интервью я вычитал такую фразу: «И вообще я голубой мальчик».

- Да.

- Так, опять про геев. Какой гей скрывается под...

- Нет, это все к вопросу всяких психологических тестов и т.д. Разговорам с психологами. Действительно, была когда-то такая тема, что я пошутила и сказала, что на самом деле я, наверно, голубой мальчик, потому что нравлюсь и мальчикам, и девочкам.

- Под впечатлением от няни?

- Это... Да... Под разными впечатлениями. Действительно, наверно, есть во мне что-то такое, что заставляет ко мне нежно относиться и мужчин, и женщин. Ну что теперь с этим делать? Да, это есть.

- Где-то там же вычитал фразу о том, что всю жизнь вы сочиняете по сути две песни...

- Грустную и веселую.

- Видимо, весь дьявол кроется в нюансах. Но разве это плохо? Я знаю достаточно большое количество людей, которые всю жизнь пишут только одну песню.

- На самом деле тем немного. Что мы имеем? Смерть, любовь и все, что между этим.

- Филологи находят максимум двадцать сюжетов в мировой литературе.

- Да. Можно сказать, что двадцать сюжетов. И их условно можно поделить на четыре. Первый сюжет: «Все хорошо». Второй: «Все плохо». Третий: «Все плохо, но будет хорошо». Четвертый: «Все хорошо, но будет плохо».

- Вы используете только первых два?

- Нет, почему? Я часто использую номер 3. Все плохо, но будет хорошо. За это многие и любят мои песни - за то, что я люблю говорить, что в самом ужасном тоннеле все равно есть какой-то свет, есть.

- Значит, все-таки три песни всю жизнь?

- Знаете, если я сейчас возьму пластинки, мы прямо разбросаем песни по этим категориям. Действительно. Легко! Хочу сказать сразу, что песен про то, что все хорошо, у меня мало. Потому что счастье, какая-то успокоенность, - это, в общем, не творческое состояние. Ну, для меня. Это плохо, конечно. Вот Гребенщиков- он молодец. Он умеет писать про то, что все хорошо.

- Это, наверно, поэтому про него говорят, что он всю жизнь пишет одну и ту же песню...

- Наверно.

- А вам никогда не хотелось написать музыку для ног?

- Да! Мы на самом деле на концертах играем несколько таких вещей, под которые люди начинают колбаситься, и это очень приятно видеть. Когда-то песня «Легкие люди», кстати говоря, задумывалась как диско, потому что я обожаю этот стиль. Все красиво, все сверкает. В таких безумных париках, яркие одежды, психоделика, хорошо. То есть из «Легких людей» запросто можно сделать диско. Когда-нибудь руки дойдут, надо будет сделать.

- Когда электронные музыканты появятся в группе?

- Ага. Ди-джей какой-нибудь. Зачем выдумывать какие-то новые способы, если есть проверенный старый? Возьмем ди-джея какого-нибудь, пускай наваяет и все.

- Вот Гребенщиков привлек как-то...

- Да. Смешно, кстати, получилось.

- Когда рождается песня, музыка у вас сочиняется под гитару?

- Я их вообще сочиняю в голове. Я слышу это все в голове. И поэтому я в каком-то смысле автономна. То есть потом, когда я сажусь за клавиши все это подбирать, вот там начинаются страшные мучения, но у меня есть, к счастью, музыканты с верхним музыкальным образованием, которые потом, как доктора на консилиуме, все это обсуждают. И начинается. В общем, приношу простую хорошую понятную мелодию, из нее опять делается бог знает что, а потом говорят, что я пишу музыку для умников.

- А песня рождается в виде уже готового текста или что-то первичное?

- Нет, я начинаю бормотать какие-то строчки, ну просто как Винни Пух. Весь процесс моего творчества уже описан Аланом Милном. Это ведь была первая книжка, которую я прочла в жизни вообще. И, наверно, я долго потом была уверена, что люди так и должны. Они сидят-разговаривают, а потом парам-парам-тыдым-тыдым-парам-парам-тыдым-тыдым. Винни Пуху ведь не нужны были ни клавиши, ни аккордеон, ни гитара, он просто ходил и сочинял свои шумелки прямо в голове. И я так же.

- Шумелки?

- Ну, кричалок у меня мало, вопилок практически нет никаких. Да, шумелки, сопелки и молчалки.

- А молчалок самый минимум?

- Молчалок минимум, да. Молчалки Шевчук у нас пишет. Остросоциальные такие тексты. Гражданская лирика. Я это не умею.

- Последний вопрос. Упомянутый выше Борис Гребенщиков любит повторять те фразы, которые говорили другие хорошие, добрые, славные музыканты. Что вы могли бы повторить за умными людьми?

- Нет, я продолжаю настаивать на своей классификации! Итак, мои песни делятся на девять основных видов. По темам они делятся на темы: любовь, смерть, жизнь. И по каждой теме все песни делятся на три вида: «Все хорошо», «Все плохо», «Все плохо, но будет хорошо». Вот и вся классификация моего творчества как она есть.

Я, честно говоря, никогда раньше не приходила к таким выводам. Говорят же, что в споре рождается истина. А мы даже не спорили. По-моему, прекрасная таблица!

Окончание, начало здесь: Ирина Богушевская (ч.1): О многом я еще не готова говорить!

Гуру КЕН