- На самом деле я как был анархист, так им и остался. Другое дело, что теперь меня куда больше занимает экологический аспект современного анархизма, скажем так – экологический анархизм, я в эту сторону двинулся. Если раньше это носило условно политический характер, то сейчас я вообще отошел от политики, потому как в нашей стране — это занятие бесполезное и дурацкое.

Любая политическая деятельность здесь воспринимается как определенная провокация, направленная на самого себя — как в случае с Лимоновым, например, - говорит Егор Летов в интервью Rolling Stones (июль 2007).

(СЛЕДИТ ЛИ ЗА ПОЛИТИЧЕСКОЙ ЖИЗНЬЮ СТРАНЫ)

«Я вообще слежу за тем, что происходит в мире. У нас дома всюду расставлены телевизоры, работают они практически круглосуточно: мы смотрим все подряд, все новости. <…> Тем более, ничего и не происходит на самом деле. Когда что-то случается — действительно смешное или яркое — что-нибудь там взорвется, потонет или вот Останкино опять горит — это же показывают. Вообще, я слежу даже не за политическим состоянием дел — мне интересно, что происходит в мире относительно глобальных катастроф и вообще изменений — ураганов, землетрясений, потепления… Ведь то, что сейчас происходит, — это натуральный конец света, конец цивилизации человеческой, и мне занятно наблюдать за этим. Мне интересен сам процесс эволюции, то, как это работает, начиная с возникновения Земли и заканчивая тем, куда все это катится».

(ПОЧЕМУ ХОДИТ ПО УЛИЦАМ БЕЗ ОХРАНЫ)

«Тут такой момент. Те, кто нами интересуются, знают нас в лицо. Они подходят, жмут руки, иногда просто говорят «спасибо». И еще ни разу такого не было, чтобы на меня кто-нибудь накинулся с кулаками на улице за то, что он меня ненавидит за мои идеи и дела (смеется). Вообще, я завел правильную политику, сразу, как только начал заниматься творческой деятельностью: я полностью обезопасил себя от появления на телевидении — с помощью мата, резких политических заявлений и эпатажа. Потом, когда случился переворот, назвался коммунистом — чтобы меня ни в коем случае не начали расхваливать. Как только в 89-м году началась гробомания, я тут же разогнал группу. Затем назвал ее «Опизденевшие»: чтобы о нас максимально трудно было упоминать СМИ, чтобы нигде не могли процитировать. Все время приходится лавировать и выдумывать какие-то новые ходы, чтобы себя обезопасить от конъюнктурности».

(ОБ ОПАСНОСТИ ПОПАДАНИИ В ТЕЛЕВИЗОР)

«Для нас это опасность, потому что в противном случае мы станем в один ряд со всеми прочими, грубо говоря. Я считаю, что это — правильная, очень тонкая политика, которую нужно интуитивно улавливать, постоянно предпринимая разнообразные странные акции. Например, в свое время я специально взял в группу фриджазового саксофониста, моего братца Сергея, который был совершенно — извиняюсь за выражение — не пришей к п…де рукав. Сначала все начали репу чесать, потом привыкли — и мы тут же расстались. Тут еще такой важный момент. Для чего мы вообще возникли как «Гражданская оборона». С точки зрения природы, я не врожденный творец или поэт. Мне не шибко нравится, что приходится этим заниматься. Я, скорее, потребитель. Я ленивый человек. И начал это делать только потому, что не слышал среди русскоязычной сцены ничего, что меня бы удовлетворяло, только это говно, которое звучало отовсюду. До такой степени мне было, что называется, за державу обидно».

(О РОК-МУЗЫКЕ НА ЗАПАДЕ)

«Не думаю, что у них там что-то процветает: сколько я слушаю современные группы — всякие Strokes и Babyshambles, — лишний раз убеждаюсь, что все это, конечно, дрянь. Меня недавно спрашивали: почему такой откат интереса от современной музыки? Я, если в двух словах, ответил: да потому что все было сыграно... Все эти White Stripes, Fratellis, The Good The Bad & The Queen, Yeah Yeah Yeahs , я их стараюсь покупать, чтобы быть в курсе, что это такое и какое величие нашей эпохи они являют. Все это печально. То есть оно, конечно, лучше, чем основная масса музыки, потому что все эти Coldplay — это вообще слушать нельзя, по сравнению с ними U2 — боги».

(ОБ АЛКОГОЛЕ И ПРОЧИХ СТИМУЛЯТОРАХ)

«У меня был период — года с 1998, наверное, — когда я принципиально играл на всяких стимуляторах или очень пьяным. Один раз чуть догола не разделся, люди меня удержали. Кончилось это не сказать, что плачевно — но пришлось переосмыслить состояние собственного здоровья, потому что я просто начал терять сознание на концертах. Организм перестал справляться. Пришлось отказаться от разных жизненных радостей».

(О НАШЕМ ВРЕМЕНИ)

«У меня до сих пор остается такой обидный момент: мне страшно жаль, что я оказался здесь не вовремя. Мечта моей жизни — очутиться в поле творческих, близких мне по духу людей, которые притом мне ни в чем не уступают. Но у нас такого — как, скажем в Нью-Йорке, где были Игги Поп, Лу Рид, Джонни Сандерс, Ричард Хелл, Патти Смит, да мало ли еще кто — никогда не было и не будет. Поэтому мы — словно гаражные, панковские Grateful Dead — заняли свою нишу двадцать лет назад, уже состарились — но никто и не собирается в эту нишу лезть, потому что за это надо платить — здоровьем, еще чем-то. Когда мы начинали играть атональный рок и писать абсурдистские тексты — нас за это могли посадить и убить, нас таскали по психушкам… Мне приходилось уходить из дома и скитаться по стране, имея сумочку через плечо и сорок рублей в кармане; так мы с Янкой и путешествовали, находясь в розыске. Это же поколение не понимает, что такое цена слова, хотя вся настоящая музыка идет от этого: ты можешь не просто получить по башке, но и быть убит на следующий день — но все равно что-то такое делаешь. Вот тогда оно работает, тогда я верю. Сейчас, чтобы такое заработать, — нужно написать песню не про Путина даже, а против определенного полевого командира, чеченской или дагестанской диаспоры в Москве или, допустим, конкретной бандитской группировки — вот тогда да! (смеется)».