Есть актерская байка. Дескать, встречаются за кулисами Эдуард Хиль и Эдита Пьеха. "Ну что, все пьехаешь?" - спрашивает он. "Иди ты на хиль!" - парирует она.

Смешно, конечно. Но мне довелось увидеть совсем другую сцену. Эдуард Анатольевич и Эдита Станиславовна встретились во время концерта "Кумиры" за кулисами дворца "Украина", рассказывает "Бульвар". И обменялись... поразительно красивыми французскими фразами. Потом Хиль поцеловал Пьехе руку и добавил: "Хорошо, никто не понимает, что я тебе сказал!". И кто бы мог подумать, что вопрос о французском языке послужит предлогом для целого рассказа о малоизвестной странице из жизни известного певца.

— Эдуард Анатольевич, если не секрет, что вы Пьехе сказали?

— Что она прекрасная девочка!

— А французский язык откуда знаете?

— Да я его не знаю, так, два-три выражения. Когда-то в школе учил, но из тех лет почти ничего не помню. Потом, когда ездил на гастроли или в туристические поездки в разные страны, заучивал самые нужные выражения: "Здравствуйте", "До свидания", "Сколько стоит?", "Как пройти?". Ну а еще я три или четыре раза на два месяца ездил в Париж.

— Жили там?

— Работал. Это было в начале 90-х, когда у нас творилось что-то ужасное, — ни денег, ни продуктов, ни вещей! И заработать было очень сложно. Помню, меня с моим ансамблем как-то пригласили чуть ли не в Тюмень, сказали, устроят концерты. Мы на свои деньги взяли билеты, приехали. Никто нас не встречает. Начинаем искать фирму, которая организовывала гастроли, и узнаем, что она, оказывается, давным-давно лопнула. А нас никто даже в известность не поставил.

В общем, ужасно все это было. А потом как-то попал в Париж по делам, и меня познакомили с одной мадам. Фамилия у нее была Мартини, а звали ее — Елена Афанасьевна, она по национальности русская. Говорят, по богатству была в то время второй женщиной в Европе. Держала целую сеть кабаре, одно из них — "Распутин" (французы делают ударение на последний слог).

Представьте себе: стою в Париже на улице, вижу: знакомый певец идет. Спрашиваю: "Ты что тут делаешь?". — "Да вот, — говорит, — в "Распутине" пою. Пошли покажу тебе кабаре!". Там, как оказалось, было тоже много знакомых музыкантов. А у метрдотеля — моя пластинка, он меня по ней и узнал. Познакомил с хозяйкой. Она деловая женщина, сразу, как говорится, взяла быка за рога. "Вы, — спрашивает, — "Вечерний звон" можете спеть?". Спел. "А теперь, — говорит, — "Я встретил вас". — "А ваши музыканты, — поинтересовался я, — сыграют? Все-таки этот романс не для кабаре". — "У меня музыканты — звери, — отрезала она, — играют все!". Оказалось, у нее действительно только суперпрофессионалы работали. Например, главный скрипач — Поль Тоскана, бывшая первая скрипка в "Гранд-опера". Кстати, тоже прекрасно говорил по-русски, у него жена была русская.

— В Париже вообще очень много русской речи.

— Да, для меня это было большой неожиданностью. В общем, перепел я им в тот вечер не только все известные и неизвестные русские романсы (в "Распутине" именно на них ставку делают), но и современные песни, такие, как "Катюша" или "Зима" ("Потолок ледяной, дверь скрипучая..."). Мадам очень понравилось.

— И вы остались в Париже?

— Нет, постоянно я там не жил, бывал наездами. Французы открывают визу только на 60 дней и строго следят за нарушителями. Если просрочил хотя бы на день, могут занести в компьютер и больше никогда не пустить в страну. Вот я и ездил туда-сюда. Но мне очень нравилось там работать! Да и к мадам Мартини я относился с большой симпатией.

— Для того чтобы управлять целой сетью кабаре, надо иметь характер.

— Так она и была настоящей железной леди. Знаете, почему кабаре, в котором я работал, называлось "Распутин"? Это уж мне потом рассказали. Оказывается, Распутин знал, что его будут травить, поэтому в профилактических целях принимал яд. Начинал с маленьких доз, потом все больше и больше. Так вот, мадам Мартини делала то же самое.

— Ее тоже собирались отравить?

— Нет, тут другое. Лет в 30 у нее обнаружили неизлечимую болезнь. Она бросилась к самым дорогим и знаменитым врачам, но все только руками разводили. Мадам совсем уж было отчаялась, и тут кто-то посоветовал ей лечиться ядом. Когда я у нее работал, она пила яд огромными дозами, иногда просто падала от этого. Это же огромный стресс для организма! И что вы думаете, спасла себя. Продлила жизнь больше чем на 50 лет. Через некоторое время пришла сдавать анализы, и врачи просто глазам своим не поверили: кровь была чистой, никаких следов болезни. С тех пор эта уникальная женщина очень за собой следила: ела мало, в основном рыбу. А фрукты и овощи — только со своих собственных плантаций, чтобы не было никакой химии. Вот вам и характер...

Она была очень интересным человеком. Любила литературу, поэзию. В "Распутине" часто выступали и Булат Окуджава, и Роберт Рождественский, и Евгений Евтушенко. Никита Михалков приезжал. А Юрий Петрович Любимов делал ей предложение, но она ему отказала. Устояла против его чар. Я, кстати, не раз видел опального режиссера в "Распутине", один раз даже посвятил ему романс. Это было время его вынужденной эмиграции, когда он уехал за границу, а его под шумок быстро лишили гражданства. Кстати, именно Любимов рассказал мадам Мартини, что я в Советском Союзе очень известный певец.

— А она что же, не знала?

— Откуда, если с молодых лет на родине не была? Это сейчас можно ездить куда хочешь, а во времена железного занавеса такие путешествия были затруднены. В общем, после отъезда Любимова она подошла ко мне: "Слушайте, а вы, оказывается, в России знаменитый человек!". — "Да так, — говорю, — относительно!". Что ж я сам себя буду хвалить? Попросила, чтобы принес ей какие-то видеозаписи со своих концертов. Посмотрела и зауважала меня еще больше: "Вы в таком огромном зале в России выступаете! Не надо было скромничать. Теперь я буду больше вам платить!".

— Заплатила?

— Не успела. Мне уже надо было уезжать. Кстати, именно в "Распутине" я праздновал свое 60-летие, на которое приехало много известных исполнителей. Больше всего мадам Мартини понравилась Люда Сенчина. Она мне сказала: "Хочу, чтобы эта певица приехала и пела у меня!". — "Вряд ли, — говорю, — она согласится". — "Уговорите ее, — попросила она, — я вам заплачу комиссионные!". — "К сожалению, мадам Мартини, — ответил я, — я тоже больше к вам не приеду. Обстановка в России стабилизировалась, теперь уже и там концерты можно давать". Вот так мы с ней и расстались.

— Не жаль было уезжать?

— Знаете, я ведь там очень тяжело работал. И только когда уезжал насовсем, понял, насколько сильно устал. В "Распутине" надо было выступать каждую ночь, без праздников и выходных. Это трудно. Одно время я даже боялся, что у меня будет инфаркт. Вы только представьте себе: каждый день приходишь к 10-ти вечера — и до трех ночи. И даже когда поют другие, все равно надо находиться там.

— А почему нельзя прийти только на свой выход?

— Потому что на начало и финал все исполнители должны выходить вместе. Мы пели "Утро красит нежным светом", а потом расходились по гримеркам и ждали своего выхода. После полуночи та публика, что была с вечера, расходится, а уже в час ночи — новый заезд. И снова надо выходить и петь. Это очень тяжело, к тому же я человек уже немолодой.

"Я ТОЛЬКО ПАРУ РАЗ ВИДЕЛ, ЧТО ВО ВРЕМЯ МОЕГО ВЫСТУПЛЕНИЯ ЕЛИ"

— Извините за нескромный вопрос: платили-то хоть хорошо?

— Нормально. Но я все равно абсолютно на всем экономил. Жил не очень далеко, но чтобы не тратиться на транспорт (он в Париже очень дорогой), ходил на работу пешком. Больше часа у меня на это уходило. И в "Распутине" никогда не ел, для меня это было очень дорого. А ситуации самые разные бывали... Однажды пришел какой-то мужчина с дамой. Очевидно, она была ему не жена, потому что сидели они в отдельном кабинете, были там такие, скрытые от посторонних глаз. Когда я отпел, он подарил мне розу, завернутую в бумажку.

Цветок я взял, бумажку выбросил в мусорную корзину. А уборщица подошла и говорит: "Что это ты долларами разбрасываешься?!". Я посмотрел, а это 100 долларов. Сразу-то и не поймешь, там освещение своеобразное, с красной подсветкой, там вообще все красное — стены, полы, потолки, драпировки. Вот такие жесты позволяют себе богатые люди! Правда, с нашими крутыми они все равно сравниться не могут. Когда русские банкиры приезжать начали, весь Париж на ушах стоял. Но еще богаче гуляют арабы из Эмиратов, только они могут себе позволить потратить 100 тысяч долларов за одну ночь!

Кстати, всем своим знакомым я всегда советовал посетить "Распутин", и им это заведение нравилось гораздо больше, чем "Мулен Руж", "Лидо" или "Паради Латен". Во-первых, там звучит живая музыка. Все исполняется под настоящий оркестр, все музыканты в гусарских костюмах! А во-вторых, нет того грохота, от которого можно оглохнуть в ночных клубах. Мы ведь даже без микрофонов пели.

— Не было ощущения уязвленного самолюбия? Все-таки в Советском Союзе вы были звездой первой величины, а тут какое-то кабаре...

— Вы знаете, нет. В "Распутине" была совершенно замечательная атмосфера. И публика туда приходила очень достойная. Помню, приехал Александр Невзоров, хотел у меня интервью взять. Так мадам Мартини его на порог не пустила. И знаете почему? Он был в кожаном пиджаке. Она сказала: "У нас в таком виде только шоферы и носильщики ходят!". Он обиделся и потом в своей программе "600 секунд" поливал меня как хотел: вот, дескать, до чего Эдуард Хиль докатился — в кабаке поет! Но ведь это не наш кабак. Кабак и кабаре — совершенно разные вещи. Там, если зрителей интересовал исполнитель, они откладывали столовые приборы и внимательно слушали.

За все время, что я там выступал, только пару раз и видел, что во время моего выступления ели. И то наши. И потом это же очень дорогое кабаре, там бутылка водки 200 долларов стоит. Шампанское — еще больше. Особо не разгуляешься! Да и программа всегда была очень интересная и насыщенная — песни, сюрпризы, шла она в быстром темпе, так что скучать времени не было.

— С кем-то из эмигрантов первой, послереволюционной волны вы там познакомились?

— Я многих застал. Сейчас их, наверное, уже и в живых-то нет. Был там такой Никита Добрынин! Сам из семьи заводчиков, особняк у них был свой в Санкт-Петербурге, на набережной Невы. Он меня просил сходить, посмотреть. Я пошел, а там теперь женское общежитие какого-то завода... Ему уже тогда было 80 с небольшим, во время Второй мировой воевал с де Голлем в движении Сопротивления. Потом стал крупнейшим специалистом по ракетам, которые американцы устанавливают на своих подводных лодках. Очень любил классическую музыку — Бетховена, Шуберта.

Он все время меня просил: "Спойте мне, пожалуйста, "Конфетки, бараночки"!". Я спросил как-то: "Никита, почему именно эта песня? Что за странный выбор?". А он говорит: "Когда меня мальчиком увозили из Санкт-Петербурга, эта песенка только появилась, ее все тогда напевали. А еще — "Ямщик, не гони лошадей!". Спой, тебе что, трудно?!". И каждый раз деньги доставал, но я у него их не брал. Не мог. А вот дома у него бывал неоднократно.

Посмотрел, как там богатые люди живут. Достойно, конечно, но без особой роскоши, в Париже демонстрировать свое богатство считается дурным тоном. Помню, Добрынин открыл шкаф, а там — сотни костюмов. И наверное, чтобы хоть как-то меня отблагодарить, он решил мне что-то подарить. Мы с ним одинакового телосложения. Говорит: "Выбирай!". — "Никита, — отвечаю, — ну зачем они мне? У меня же все костюмы концертные, а в жизни я очень демократично одеваюсь — джинсы, куртки, свитера". Никита был человеком очень открытым и, по-русски, не жадным. У него в одном из швейцарских банков счет был совершенно астрономический.

— Так что вы думаете, одна девушка — наша, петербургская, но определенного пошиба, мы таких называли ляльками — втерлась к нему в доверие и начала вовсю пользоваться его счетом.

— Неужели она бывшего заводчика разорила?

— Слава Богу, нет. Там в течение недели можно снять только определенную сумму, по-моему, пять тысяч долларов. А у него больше миллиона. К тому же идут новые поступления, поэтому он даже и не знал, что она постоянно что-то оттуда берет. Я его предупредил, но Никита мне не поверил. "Что ты, — говорит, — тень на плетень наводишь!". Да и барышня такая, что вы никогда ее ни в чем таком не заподозрите. А потом, когда я приехал в последний раз, он сказал: "Знаешь, Эдуард, ты был прав!". И назвал мне сумму, которую она успела снять с его счета.

— Наверное, не все наши эмигранты устроились во Франции так же хорошо, как этот Никита Добрынин?

— Нет, конечно. Кто-то работал шофером, кто-то преподавал русский язык. Но общим у всех этих людей было одно — они даже в самых тяжелых ситуациях сумели сохранить достоинство, что, на мой взгляд, очень важно.

"СМОТРЮ, МУЖИКИ КАК МУЖИКИ, ТОЛЬКО НАКРАШЕНЫ СИЛЬНО"

— Прожив некоторое время в Париже, вы, наверное, знаете его не хуже коренного парижанина?

— Париж я действительно посмотрел. Одновременно со мной там писал сценарии и снимал документальные фильмы один мой друг — наш, русский. Он город знал хорошо, вот я его и попросил: "Ты бы мне показал разные районы — богатые, бедные". Начали мы с бедных — Барбеса, где в основном негритянское население, Пляс Пигаль.

— А Пляс Пигаль — бедный район?

— Понимаю вашу иронию, но в то время он действительно переживал не лучшие времена. Как раз появился СПИД, люди боялись заразиться, и район публичных домов переживал период застоя. Кстати, у мадам Мартини тоже было заведение для геев.

— Посещение квартала красных фонарей обошлось без приключений?

— В этот раз да. А вот в 64-м угодил в переделку. Мы тогда летели на гастроли в Южную Америку и между перелетами четыре дня провели в Париже. Пошли на экскурсию на Пляс Пигаль. А я тогда еще не знал, что существуют специальные публичные дома для геев, мы вообще тогда плохо в таких вещах разбирались. Смотрю, в одном из домов за стеклянной стеной мужчины на бильярде играют. Вроде бы мужики как мужики, только накрашены сильно. И так меня это зрелище заворожило, что глаз не мог оторвать. Экзотика! Вдруг один из них, поймав взгляд, бросил свой кий — и ко мне! По-моему, он готов был наброситься на меня прямо там, на улице! И мы, а со мной было еще двое музыкантов, бросились наутек — только пятки сверкали!

Да, это, я вам скажу, была картина. Сейчас-то смешно, а тогда было совсем не до смеха. А как-то забрели мы на небольшую улочку, на которой с одной стороны стояли девушки вполне определенного рода занятий, а с другой — моряки. Вели они себя странно: долго смотрели друг на друга, потом соединялись парами и уходили. Вдруг слышу, как одна из девушек на чистом русском языке говорит подруге: "Пошли отсюда, это не наш товар!". Я от неожиданности остановился. "Что значит не ваш товар?" — спрашиваю. Тут пришел ее черед удивляться: "А вы что, русские?!". — "Русские!" — говорю. "Да это, — объяснила она, — салаги, морячки-голландцы, что с них возьмешь, у них и денег-то нет!". Знаете, что меня поразило больше всего? То, что в Париже девушки легкого поведения в основном из бывшего Союза. И ведь какие красавицы, самый цвет! Вместо того чтобы здесь пополнять свой генофонд, они там оказывают услуги такого рода. Обидно!

— А до богатых парижских районов вы добрались?

— Конечно! В дорогие магазины ходили — "Галери Лафайет", "Прентам", что на бульваре Осман. Правда, мой приятель перед этими "экскурсиями" меня предупредил: "Смотри, у человека твоего поколения психический срыв может случиться". Он был тысячу раз прав! Я ведь в России человек известный, всегда неплохо зарабатывал и считал, что живу в достатке. Но оказалось, что о настоящем достатке я и понятия не имею.

Когда в дорогом магазине на распродаже я увидел, какие вещи и в каком количестве покупают небогатые, в общем-то, люди, понял: представители среднего класса в Париже — это как у нас миллионеры. Оттуда я вышел, захлебываясь от рыданий. Даже не мог себе представить, что есть люди, которые так (!) живут. А вот приятель, который меня туда привел и который много лет прожил в Париже, спокойно относится к таким вещам. Он сказал: "Я от этих витрин просто отворачиваюсь. Захожу в магазин, только когда мне надо что-то конкретное купить, например, рубашку и два галстука". Сейчас, слава Богу, и у нас такие магазины есть. И мы можем даже что-то там купить или по каталогу заказать. Но в то время, когда мы все одевались из секонд-хэнда, парижское изобилие произвело на меня очень сильное впечатление.

— Вы любите красивую одежду?

— Знаете, пока был молодой, как-то не обращал на это внимания. Пока однажды мне Пьеха замечание не сделала: "Эдуард, почему ты так небрежно относишься к своей одежде?". Я отшутился: дескать, много ли мужчине надо? "Нет, — говорит, — ты все-таки обрати на это внимание!". С тех пор полюбил хорошую одежду. Но у нас никогда ничего не было! Даже артисты одевались где попало. В Ленконцерте все шили себе костюмы, рубашки. Правда, у меня было преимущество: я много ездил, привозил себе хорошую ткань на костюмы, покупал обувь престижных фирм.

— Эдуард Анатольевич, а какое впечатление произвели на вас знаменитые парижанки?

— Они действительно очаровательные женщины! Кстати, не только парижанки, но и француженки вообще. Мне довелось побывать и на севере, и на юге этой страны. Раньше ведь за 300 рублей можно было купить билет от Москвы через Париж и до Канн. Потом эта лафа кончилась, все стали летать самолетами. Так вот, француженки очаровательны везде. Вообще, женщина — удивительное существо! Принято считать, что она создана из ребра мужчины, но я с этим не согласен. Мне иногда кажется, что женщины прилетели на Землю с другой планеты. Мужчина более примитивен, он создан для того, чтобы создавать подобных себе, проще говоря, плодить потомство.

— Вы хотите сказать, что женщина к этому отношения не имеет?

— Имеет, конечно, но она более сложная. И в Париже это видно особенно хорошо. Там за женщиной надо ухаживать! Оказывать ей знаки внимания — дарить цветы, приглашать в ночные клубы или хорошие, обязательно дорогие рестораны. Тогда, может быть, она и соизволит поднять на тебя взор. Многие наши мужчины возмущаются: "Француженки такие корыстные! Ее надо накормить, напоить, тогда она с тобой переспит!". Они не понимают, что у этих женщин культ ухаживания. И если такой сказать: "Девочка, пошли быстренько со мной!", ничего, кроме презрительного взгляда, взамен не получишь.

А что касается внешности, то в Киеве, Москве и Санкт-Петербурге не меньше красивых женщин, чем в Париже. А в Прибалтике какие женщины чудные! А в Польше! А в Южной Америке и Испании! Самые же неинтересные внешне, наверное, все-таки американки, ни в какое сравнение с нашими они не идут.

— В свое время вам много приходилось ездить с гастролями?

— Приходилось. В 70-м побывал в Австралии, оттуда мы полетели в Сингапур, Малайзию, Филиппины, Гонконг. Мы были первыми советскими артистами, и нас три часа держали на границе, не пускали в страну. Никогда не забуду, как пограничник-китаец увидел "серпастый, молоткастый советский паспорт" — у него аж дыхание перехватило от испуга. Он тут же начал куда-то звонить, приехало какое-то начальство! Решали: пускать русских или нет? А у нас тогда был многонациональный коллектив — актеры из Прибалтики, Узбекистана, Украины. Так мы прямо в аэропорту концерт устроили. Пограничники смотрят: все поют, вприсядку танцуют. На агентов КГБ вроде бы непохожи. И все-таки разрешили нам въезд в страну.

— Бывало такое, что вас из Советского Союза не выпускали?

— Оказывается, у меня всегда были с этим проблемы, только я об этом не знал. Не так давно встретил одного знакомого, в прошлом чекиста, так он мне и сказал: "Знаешь, что тебя всегда из всех списков вычеркивали?". Оказывается, КГБ не внушали доверия мои имя и фамилия. Говорили: "Как-то не по-русски это звучит — Эдуард Хиль. Может, он американец?". Я так возмутился: "Да все мои бабушки и дедушки всегда в России жили! А у фамилии Хиль испанские корни. Наверное, кто-то из наполеоновских легионеров остался на Березине, белорусочка какая-то его подобрала, приютила.

Я ведь еще прадеда своего помню: большого роста был мужик, усы лихо так закручены, очень на испанца похож. Кстати, и в Прибалтике много Хилей, и в Финляндии. А недавно меня пригласили в Эстонию, я выступал во Дворце спорта. Начал петь одну из своих любимых песен — "Моряк вразвалочку", вижу: выходит на лед парнишка и начинает танцевать. Когда песню допел, объявили: "Исполнял Эдуард Хиль, катался Артур Хиль!". А несколько дней назад мы с сыном и внуком записали песню "Я — капитан". Я — Эдуард Хиль, и внук — Эдуард Хиль". Вот такая цепочка получается.